Автор: Анна Филимонова
Представьте, что отношения в паре строятся на любви. Он любит Ее, Она – Его, и все у них прекрасно. Они видят друг друга – отдельных и очарованы этой непохожестью и сходством. Потом рождаются дети и любовь струится между ними тонкой ниточкой. В паутине любви они дружно живут свой век и умирают в мире и согласии.
Так хорошо, что умирать не хочется. Так многие из нас думают, пока дети. А потом вырастают и пытаются натянуть эту сказку на реальность, не понимая, как рушится их мир. Смотрят, а жить уже не хочется, к сожалению и часто. ТАК жить не хочется, а по-другому не понимают как: все ведь есть. И любовь, и семья, а что-то не клеится.
Три столпа семейной манипулятивной системы: стыд, вина и страх пронизывают отношения и маскируются под любовь. В такой системе часто звучит, даже если только в голове, слово «должен». Кто-то должен дать, кто-то – взять. Чтобы сохранить значимость и подтвердить реальность существования всех членов семьи. Основное наказание в такой системе – игнорирование. Отказ что-то брать приравнивается к игнорированию и чреват разрывом отношений. Так включается страх: не быть, не существовать – исчезнуть.
Это иррациональный страх. Никто никуда не исчезнет, даже если будет не согласен с большинством. Основное наказание происходит в голове отказывающегося принимать все, что связано для него с насилием со стороны окружающих. И в этом – высшее мастерство воспитывающей системы: не нужно наблюдать за человеком, можно посадить сомнение собственной в ценности и способности быть заметным в способ мышления. Этого достаточно, чтоб он стал частью системы. Этого достаточно для большинства людей. Проявляется страх собственного несуществования в поведении далеко за пределами семьи. Даже нарушения закона часто происходят для того, чтоб быть признанными какой-либо социальной группой. Абсолютно добровольно, без опоры на реальные потребности нарушающего закон человека.
В процессе терапии обнаружение своей заметности занимает отдельное место: обнаружение, что ты существуешь отдельно от другого, независимо от него, что нет необходимости что-то его удовлетворять при этом — вызывает очень сложные переживания, часто мучительную растерянность, тревогу, чувство потерянности.
И тут на помощь избеганию растерянности приходят стыд и вина. Они привычно позволяют построить связи с терапевтом: пока есть стыдящийся и виноватящийся, есть и стыдящий и виноватящий. И мы снова в сцепке. Опять в голове у клиента. И, порой, в моей тоже: я ведь тоже из такой системы.
Стыд и вина – то, что спасает от одиночества, изолированности и отдельности. Они воспринимаются как очень заботливые чувства, вносят определенность в жизнь.
Одна моя клиентка сказала, что не может отказаться от вины, даже гипотетически, тк она, как нить Ариадны, дает гарантию, что в лабиринте будущего будет определенность в отношениях.
Стыд и вина снижают беспокойство, защищают от тревоги, дают надежду. Нет ничего удивительного, что их в семейной системе часто путают с любовью и говорят, что из любви к тебе я пожетвовал(а) своими лучшими годами.
И тут мне опять хочется вернуться к страху, его иррациональности: мы боимся неизведанного. Делать шаги в темноте будущего страшно. Стыд, вина облекают шаги вперед в определенность: дают надежную гарантию отношений, обслуживая страх несуществования, скрывая его. Как одежда скрывает обнаженное тело. Прикосновение к обнаженной коже часто болезненно. Одежда нас бережет, смягчая разрушительность контакта.
Но при этом, по факту, со стыдом и виной или без них – человек, пока жив, шагает вперед и контактирует, и ранится. Он встречается со страхом и его последствиями. Стыд и вина – это привычные шрамы, позволяющие терпеть боль и деформирующие ощущения отношений. Но значит ли это, что при их наличии плотность контакта меньше? Я предполагаю, что нет. Но осмысление фактов другое.
Например, если вернуться к семейной системе: когда родитель обвиняет ребенка в неблагодарности, если второй выбирает свои интересы, то, по сути, он призывает его отказаться от своих потребностей и посвятить этот момент жизни обслуживанию интересов родителя. (Здесь все очень неясно, но пусть будет так). Если ребенок не будет виноватиться и признает, что он может стать ненужным родителю, он столкнется со страхом своей отдельности: ведь и родитель может перестать обслуживать интересы ребенка. Он сталкивается со страхом своей конечности и с вопросом выбора себя. Он даже может обнаружит в родителе человека. Это все – неизвестное.
Если же он застыдится и завиноватится, и объяснит эти чувства любовью и долгом во имя семьи и отношений, то он не заметит свою отдельность и не столкнется с ней, и, возможно, не столкнется с ней в своем сознании и до смерти родителя, а возможно, и своей собственной – тоже, и продлится в детях и внуках.
Морали нет. Есть размышления.